Интервью
Меня волнует место в сердцах и умах современников
- Юрий Михайлович, мы встретились на одном из премьерных показов спектакля по вашей пьесе «Золото партии» во МХАТе им. Горького. Спектакль, надо сказать, достаточно ироничный. Нравится ли вам то, как реагирует публика на те или иные его эпизоды? Иначе говоря, смеются ли в нужных местах?
- Вообще публика мои пьесы любит, и они идут потом по много лет, как «Контрольный выстрел» во МХАТе им. Горького, «Одноклассники» в Театре Российской армии или «Хомо эректус» в Театре сатиры, чего не скажешь о произведениях авторов «новой драмы». Да, я автор ироничный, считаю, что сочетание комического и трагического помогает автору точнее отразить базовые противоречия жизни, и личной, и социально-политической. Конечно, сочиняя пьесу, вкладывая в уста героя репризную фразу, я рассчитываю на отклик зала и, разумеется, испытываю авторское удовлетворение, когда слышу зрительский смех. Но вот что любопытно. Как я сказал, мои пьесы идут десятилетиями, и меня заинтересовала одна любопытная закономерность. В некоторые периоды зрители острее реагируют на, так сказать, «бытовую», «семейно-альковную» иронию, а в другой период их сильнее задевают социально-политические репризы. Сейчас зрители заточены на политику и социальную несправедливость. Причем эта «заточенность» становится все острее. Жаль, наши большие начальники не ходят в театр: им есть о чем задуматься.
- Почему было принято изменить название спектакля? На афишах и растяжках так и осталось оригинальное «Золото партии», а на билетах уже «Особняк на Рублевке»?
- Это обычное для театра явление. В Симферополе, кстати, «Золото партии» идет под названием «Рублевка, 38‑бис». Кстати, драма «Контрольный выстрел», идущая во МХАТе 17 лет, у меня называется «Смотрины», а «Одноклассники» в авторской версии именуются «Одноклассница». Но вот что я заметил: с годами режиссеры, ставя мои пьесы, все чаще не покушаются на авторские названия, ведь я даю их не случайно, за этим мучительные размышления и десятки отвергнутых вариантов.
- Один из персонажей спектакля - революционер Чегеваров. В конце он произносит вдохновенную речь о строительстве нового общества, в котором не будет зависти, лжи и лицемерия. Верите ли вы в саму возможность такого общества?
- Хорошо, что вы заметили алогичность этого монолога. Дело в том, что это как раз версия постановщиков. У меня этот монолог произносит студент-революционер начала ХХ века. Он появляется в начале и в конце, закольцовывая действие. В его устах мысли об идеальном обществе звучат органично. В устах Вени Чегеварова нелепо. Согласен.
- Не так давно прошло (можно сказать, незамеченным) празднование столетнего юбилея Октябрьской революции. Как вы сами относитесь к этому историческому событию и верите ли в возможность радикальных политических перемен в будущем?
- Я считаю «незамечание» столетия грандиозной исторической даты серьезной ошибкой власти. Был шанс День национального единства превратить в дни национального единства, продлив праздничные дни до 7 ноября. И хотя у нас все время говорят о необходимости сближения красного и белого патриотизма, такой символический жест в день, священный для красных патриотов, сделан не был, причем демонстративно. Зачем? Думаю, люди, которые у нас сегодня отвечают за идеологию, якобы не существующую и запрещенную Конституцией, не очень-то заинтересованы в сплочении общества и сохранении курса Путина на суверенизацию страны. Нонсенс? Почему же. А троцкисты, во многом определявшие внутреннюю политику в 1920‑е годы, да и в начале 1930‑х, когда сам Троцкий был уже выслан из СССР? Так бывает…
- Говорят, что в приличном обществе не принято спрашивать о двух вещах - религии и уровне доходов. Сильно рискуя, я хотел бы поинтересоваться, относите ли вы себя к какой-нибудь конфессии и удается ли вам существовать на литературные доходы?
- Неприлично, точнее, не стоит спрашивать у тех, кто скрывает свою веру и источники доходов. Мне скрывать нечего. Я православный христианин, крещен бабушками в младенчестве тайком от родителей - молодых коммунистов. Приверженность к православным ценностям как-то уживается во мне с уважением к советской эпохе и ее наследию. Что касается доходов, то я на сегодняшний день, не буду скромничать, один из самых переиздаваемых прозаиков и востребованных театрами драматургов. Этого хватает, чтобы жить в достатке и чувствовать себя независимым. Сочувствую тем литераторам, которым приходится кривить душой и талантом, чтобы выцыганить себе какую-нибудь «большую книгу».
- В текущем году завершилось ваше членство в Общественной палате РФ, но вместе с этим вы стали главой Общественного совета при Министерстве культуры страны. Для чего вообще вам лично нужна эта общественная деятельность? Подпитывает ли она вас как литератора?
- Это мировая традиция - известный деятель культуры входит в различные общественные советы и коллегии, чтобы своим опытом и авторитетом влиять на принимаемые решения. Кроме того, работа в таких общественных структурах расширяет кругозор, который у некоторых авторов сжался до размеров ноутбука, а у иных режиссеров до размеров вверенной им сцены. Когда я смотрю спектакли Могучего, мне хочется плакать от обиды за великий Большой драматический театр. Мир гораздо шире, сложнее, драматичнее. Общественная деятельность помогает это понять.
- Не так давно сменился ваш статус в «Литературной газете». После долгих лет в должности главного редактора вы, что называется, «сменили вывеску» и стали председателем редакционного совета. Что означают эти перемены для газеты и довольны ли вы тем, как справляется обновленная редакция?
- Я 16 лет руководил «Литгазетой» в оперативном режиме, дольше меня на этом посту продержался только Чаковский. Поверьте, это очень нервная и хлопотная работа. Я давно хотел перейти, так сказать, на стратегическое руководство газетой. Это случилось. Одна беда: я ошибся с преемником, которого рекомендовал вместо себя, ошибся и в профессиональном, и в человеческом плане. Но эта ошибка вполне поправима.
- Одним из поводов для ухода из «ЛГ» вы называли желание сконцентрироваться на реализации литературных замыслов. Как проходит ваш день?
- Да, это так. Сейчас я заканчиваю новый роман и приступаю к пьесе. Я работаю в первой половине дня. Впрочем, со мной всегда ноутбук, некоторую работу, не требующую творческой сосредоточенности, скажем редактирование, я могу делать в самолете, автомобиле, на скучном заседании…
- Следите ли вы за новыми веяниями в культуре? Знаете ли, например, что такое Versus-баттл? Видели наделавшую много шума, в том числе и в традиционных СМИ, «поэтическую дуэль» Oxxxymironа и Гнойного? Если да, то как оцениваете это явление и его популярность?
- Приходится следить. У меня, как у бывшего поэта, немало неприличных стихов, которые я читаю в узком кругу, если я прочту их на публике, да еще прицепив что-нибудь к голой заднице, просмотров, думаю, тоже будет немало. Но какое отношение это имеет к искусству?
- Вы с семьей живете в знаменитом писательском поселке Переделкино. При этом известно, что в настоящий момент там царит, не побоюсь этого слова, полная разруха. Что это для вас - удобное место для проживания или скорее связь с традициями русской литературы ушедшего века?
- Переделкино - это судьба. Но временами я жалею, что поселился именно здесь: уж больно много скандалов, склок, состязания амбиций и вожделений вокруг этого литературного места. Но переезжать поздновато…
- Вас называют, в том числе и в огромном томе биографии, последним советским писателем. Что, на ваш взгляд, вкладывается в это определение и согласны ли вы с ним?
- Последним советским писателем назвал меня покойный Сергей Михалков, причем надо знать контекст. Он позвонил в военную цензуру, чтобы походатайствовать за мою запрещенную повесть «Сто дней до приказа», а ему возмущенно ответили: «Зачем вы просите за этого антисоветчика?» А Михалков ответил: «Вы с ума сошли! Он не только не антисоветчик, он, может быть, вообще последний советский писатель!» Так оно, пожалуй, и есть…
- Ваши книги выдерживают огромное количество изданий, на многочисленных встречах с вами всегда немало публики. Кто все эти люди? Удалось ли вам определить свою, что называется, целевую аудиторию? Представляете ли в процессе работы портрет «идеального» читателя?
- Я долгое время считал, что мои читатели - это мои сверстники, ну, может быть, еще и смежные поколения. Однако в последнее время я все чаще вижу на встречах и автограф-сессиях молодежь. Одного юношу, протянувшего на подпись давнюю мою повесть «ЧП районного масштаба», я предостерег: «Вы ошиблись. Это про комсомол. Вам будет неинтересно…» А он ответил: «Нет, не ошибся, мне как раз интересно именно про комсомол и про ту эпоху!»
- В своей книге эссе «По ту сторону вдохновения» вы немало полемизируете с коллегами по перу. Кроме того, вы даете весьма нелицеприятные оценки литературному премиальному процессу. С чем, на ваш взгляд, связан этот конфликт? Представить вас в числе победителей «Большой книги» или «Русского Букера» невозможно. Не обидно?
- Я пишу для людей, а они - для конкурсных и премиальных жюри, меня волнует место в сердцах и умах современников, а их - строчка в длинном или коротком списке. Они играют в литературу, а это совсем не игра. Впрочем, цена этой игры - забвение. Кто был лауреатом «Большой книги» в позапрошлом году? Наверняка не помните. То-то и оно…
- Не так давно стало известно об открытии вашей литературной студии в родном для вас Московском государственном областном университете. Насколько активно вы лично планируете участвовать в ее работе и каких результатов ожидаете? Видите ли вы среди молодых писателей продолжателей литературных традиций, в которых работаете сами?
- Совсем не случайно эти курсы мы организовали при педагогическом университете. Наверное, больше всего хороших писателей вышло из учителей и врачей. Но мы приглашаем на наши курсы всех, кто хочет попробовать себя в литературе.
- В свое время вы написали повесть «Работа над ошибками», в которой рассказали о судьбе журналиста, случайно ставшего учителем. Что вам самому наиболее ярко запомнилось из школьной и университетской жизни?
- Воспоминания о школе, о моем учительстве есть почти во всех моих романах. Кстати, в стихах и пьесах тоже. Сейчас на моем столе начало книги о советском детстве. Школа там главное место действия, а учителя и ученики - главные герои. Мне хочется написать правду о советском детстве. Когда я читаю сочинения на эту тему той же Улицкой, у меня возникает ощущение, будто мы росли в разных странах. Причем в моем заводском общежитии и в моей простой московской школе все обстояло гораздо благополучнее, чем в ее околонаучной среде и в ее спецшколе. Это какое-то странное свойство выходцев из послереволюционной интеллигенции все видеть хуже, чем было на самом деле, и ощущать себя вечной жертвой вмещающей страны. Надеюсь, моя версия советского детства будет читателям ближе. Две новеллы мною уже написаны. Остальное пока, как говаривали в докомпьютерную пору, в чернильнице…
Беседовал Арслан Хасавов
«Учительская газета», №50 от 12 декабря 2017 года
ug.ru
- Вообще публика мои пьесы любит, и они идут потом по много лет, как «Контрольный выстрел» во МХАТе им. Горького, «Одноклассники» в Театре Российской армии или «Хомо эректус» в Театре сатиры, чего не скажешь о произведениях авторов «новой драмы». Да, я автор ироничный, считаю, что сочетание комического и трагического помогает автору точнее отразить базовые противоречия жизни, и личной, и социально-политической. Конечно, сочиняя пьесу, вкладывая в уста героя репризную фразу, я рассчитываю на отклик зала и, разумеется, испытываю авторское удовлетворение, когда слышу зрительский смех. Но вот что любопытно. Как я сказал, мои пьесы идут десятилетиями, и меня заинтересовала одна любопытная закономерность. В некоторые периоды зрители острее реагируют на, так сказать, «бытовую», «семейно-альковную» иронию, а в другой период их сильнее задевают социально-политические репризы. Сейчас зрители заточены на политику и социальную несправедливость. Причем эта «заточенность» становится все острее. Жаль, наши большие начальники не ходят в театр: им есть о чем задуматься.
- Почему было принято изменить название спектакля? На афишах и растяжках так и осталось оригинальное «Золото партии», а на билетах уже «Особняк на Рублевке»?
- Это обычное для театра явление. В Симферополе, кстати, «Золото партии» идет под названием «Рублевка, 38‑бис». Кстати, драма «Контрольный выстрел», идущая во МХАТе 17 лет, у меня называется «Смотрины», а «Одноклассники» в авторской версии именуются «Одноклассница». Но вот что я заметил: с годами режиссеры, ставя мои пьесы, все чаще не покушаются на авторские названия, ведь я даю их не случайно, за этим мучительные размышления и десятки отвергнутых вариантов.
- Один из персонажей спектакля - революционер Чегеваров. В конце он произносит вдохновенную речь о строительстве нового общества, в котором не будет зависти, лжи и лицемерия. Верите ли вы в саму возможность такого общества?
- Хорошо, что вы заметили алогичность этого монолога. Дело в том, что это как раз версия постановщиков. У меня этот монолог произносит студент-революционер начала ХХ века. Он появляется в начале и в конце, закольцовывая действие. В его устах мысли об идеальном обществе звучат органично. В устах Вени Чегеварова нелепо. Согласен.
- Не так давно прошло (можно сказать, незамеченным) празднование столетнего юбилея Октябрьской революции. Как вы сами относитесь к этому историческому событию и верите ли в возможность радикальных политических перемен в будущем?
- Я считаю «незамечание» столетия грандиозной исторической даты серьезной ошибкой власти. Был шанс День национального единства превратить в дни национального единства, продлив праздничные дни до 7 ноября. И хотя у нас все время говорят о необходимости сближения красного и белого патриотизма, такой символический жест в день, священный для красных патриотов, сделан не был, причем демонстративно. Зачем? Думаю, люди, которые у нас сегодня отвечают за идеологию, якобы не существующую и запрещенную Конституцией, не очень-то заинтересованы в сплочении общества и сохранении курса Путина на суверенизацию страны. Нонсенс? Почему же. А троцкисты, во многом определявшие внутреннюю политику в 1920‑е годы, да и в начале 1930‑х, когда сам Троцкий был уже выслан из СССР? Так бывает…
- Говорят, что в приличном обществе не принято спрашивать о двух вещах - религии и уровне доходов. Сильно рискуя, я хотел бы поинтересоваться, относите ли вы себя к какой-нибудь конфессии и удается ли вам существовать на литературные доходы?
- Неприлично, точнее, не стоит спрашивать у тех, кто скрывает свою веру и источники доходов. Мне скрывать нечего. Я православный христианин, крещен бабушками в младенчестве тайком от родителей - молодых коммунистов. Приверженность к православным ценностям как-то уживается во мне с уважением к советской эпохе и ее наследию. Что касается доходов, то я на сегодняшний день, не буду скромничать, один из самых переиздаваемых прозаиков и востребованных театрами драматургов. Этого хватает, чтобы жить в достатке и чувствовать себя независимым. Сочувствую тем литераторам, которым приходится кривить душой и талантом, чтобы выцыганить себе какую-нибудь «большую книгу».
- В текущем году завершилось ваше членство в Общественной палате РФ, но вместе с этим вы стали главой Общественного совета при Министерстве культуры страны. Для чего вообще вам лично нужна эта общественная деятельность? Подпитывает ли она вас как литератора?
- Это мировая традиция - известный деятель культуры входит в различные общественные советы и коллегии, чтобы своим опытом и авторитетом влиять на принимаемые решения. Кроме того, работа в таких общественных структурах расширяет кругозор, который у некоторых авторов сжался до размеров ноутбука, а у иных режиссеров до размеров вверенной им сцены. Когда я смотрю спектакли Могучего, мне хочется плакать от обиды за великий Большой драматический театр. Мир гораздо шире, сложнее, драматичнее. Общественная деятельность помогает это понять.
- Не так давно сменился ваш статус в «Литературной газете». После долгих лет в должности главного редактора вы, что называется, «сменили вывеску» и стали председателем редакционного совета. Что означают эти перемены для газеты и довольны ли вы тем, как справляется обновленная редакция?
- Я 16 лет руководил «Литгазетой» в оперативном режиме, дольше меня на этом посту продержался только Чаковский. Поверьте, это очень нервная и хлопотная работа. Я давно хотел перейти, так сказать, на стратегическое руководство газетой. Это случилось. Одна беда: я ошибся с преемником, которого рекомендовал вместо себя, ошибся и в профессиональном, и в человеческом плане. Но эта ошибка вполне поправима.
- Одним из поводов для ухода из «ЛГ» вы называли желание сконцентрироваться на реализации литературных замыслов. Как проходит ваш день?
- Да, это так. Сейчас я заканчиваю новый роман и приступаю к пьесе. Я работаю в первой половине дня. Впрочем, со мной всегда ноутбук, некоторую работу, не требующую творческой сосредоточенности, скажем редактирование, я могу делать в самолете, автомобиле, на скучном заседании…
- Следите ли вы за новыми веяниями в культуре? Знаете ли, например, что такое Versus-баттл? Видели наделавшую много шума, в том числе и в традиционных СМИ, «поэтическую дуэль» Oxxxymironа и Гнойного? Если да, то как оцениваете это явление и его популярность?
- Приходится следить. У меня, как у бывшего поэта, немало неприличных стихов, которые я читаю в узком кругу, если я прочту их на публике, да еще прицепив что-нибудь к голой заднице, просмотров, думаю, тоже будет немало. Но какое отношение это имеет к искусству?
- Вы с семьей живете в знаменитом писательском поселке Переделкино. При этом известно, что в настоящий момент там царит, не побоюсь этого слова, полная разруха. Что это для вас - удобное место для проживания или скорее связь с традициями русской литературы ушедшего века?
- Переделкино - это судьба. Но временами я жалею, что поселился именно здесь: уж больно много скандалов, склок, состязания амбиций и вожделений вокруг этого литературного места. Но переезжать поздновато…
- Вас называют, в том числе и в огромном томе биографии, последним советским писателем. Что, на ваш взгляд, вкладывается в это определение и согласны ли вы с ним?
- Последним советским писателем назвал меня покойный Сергей Михалков, причем надо знать контекст. Он позвонил в военную цензуру, чтобы походатайствовать за мою запрещенную повесть «Сто дней до приказа», а ему возмущенно ответили: «Зачем вы просите за этого антисоветчика?» А Михалков ответил: «Вы с ума сошли! Он не только не антисоветчик, он, может быть, вообще последний советский писатель!» Так оно, пожалуй, и есть…
- Ваши книги выдерживают огромное количество изданий, на многочисленных встречах с вами всегда немало публики. Кто все эти люди? Удалось ли вам определить свою, что называется, целевую аудиторию? Представляете ли в процессе работы портрет «идеального» читателя?
- Я долгое время считал, что мои читатели - это мои сверстники, ну, может быть, еще и смежные поколения. Однако в последнее время я все чаще вижу на встречах и автограф-сессиях молодежь. Одного юношу, протянувшего на подпись давнюю мою повесть «ЧП районного масштаба», я предостерег: «Вы ошиблись. Это про комсомол. Вам будет неинтересно…» А он ответил: «Нет, не ошибся, мне как раз интересно именно про комсомол и про ту эпоху!»
- В своей книге эссе «По ту сторону вдохновения» вы немало полемизируете с коллегами по перу. Кроме того, вы даете весьма нелицеприятные оценки литературному премиальному процессу. С чем, на ваш взгляд, связан этот конфликт? Представить вас в числе победителей «Большой книги» или «Русского Букера» невозможно. Не обидно?
- Я пишу для людей, а они - для конкурсных и премиальных жюри, меня волнует место в сердцах и умах современников, а их - строчка в длинном или коротком списке. Они играют в литературу, а это совсем не игра. Впрочем, цена этой игры - забвение. Кто был лауреатом «Большой книги» в позапрошлом году? Наверняка не помните. То-то и оно…
- Не так давно стало известно об открытии вашей литературной студии в родном для вас Московском государственном областном университете. Насколько активно вы лично планируете участвовать в ее работе и каких результатов ожидаете? Видите ли вы среди молодых писателей продолжателей литературных традиций, в которых работаете сами?
- Совсем не случайно эти курсы мы организовали при педагогическом университете. Наверное, больше всего хороших писателей вышло из учителей и врачей. Но мы приглашаем на наши курсы всех, кто хочет попробовать себя в литературе.
- В свое время вы написали повесть «Работа над ошибками», в которой рассказали о судьбе журналиста, случайно ставшего учителем. Что вам самому наиболее ярко запомнилось из школьной и университетской жизни?
- Воспоминания о школе, о моем учительстве есть почти во всех моих романах. Кстати, в стихах и пьесах тоже. Сейчас на моем столе начало книги о советском детстве. Школа там главное место действия, а учителя и ученики - главные герои. Мне хочется написать правду о советском детстве. Когда я читаю сочинения на эту тему той же Улицкой, у меня возникает ощущение, будто мы росли в разных странах. Причем в моем заводском общежитии и в моей простой московской школе все обстояло гораздо благополучнее, чем в ее околонаучной среде и в ее спецшколе. Это какое-то странное свойство выходцев из послереволюционной интеллигенции все видеть хуже, чем было на самом деле, и ощущать себя вечной жертвой вмещающей страны. Надеюсь, моя версия советского детства будет читателям ближе. Две новеллы мною уже написаны. Остальное пока, как говаривали в докомпьютерную пору, в чернильнице…
Беседовал Арслан Хасавов
«Учительская газета», №50 от 12 декабря 2017 года
ug.ru